3 тур. Он придет, не впускай его

[kingsman-rv]

Название: Он придет, не впускай его
Автор: Автор 6 - КРВ
Бета: анонимный доброжелатель
Задание: Мягче. Медленнее. Еще.
Категория: слэш, элементы хоррора
Рейтинг: NC-17
Жанр: это романс, практически флафф, и страшилка
Герои/Пейринг: Ланселот\Персиваль
Аннотация: есть ночи, о которых говорят "нехорошая", в них случается что-то плохое, страшное, что исправить нельзя. В такую ночь к Персивалю приходит гость
Ланселота зовут Джеймс, Персиваля авторским произволом - Норман. Пост канон. Гарри уполз, хотя для текста это не имеет никакого значения, но для автора он всегда уполз
Предупреждения: смерть персонажа, секс с мертвецом (не некрофилия, мертвец двигается, говорит, думает - следовательно существует), возможно дарк, ангст, переходящий в пвп и романс, автор фиалка-инфантил со всеми вытекающими
Комментарий автора: автор решила ни в чем себе не отказывать: устроить еб*ю, додать себе пересилотов, поиграть с жанром страшилок, намутить хеппи энд там, где он в принципе невозможен. В общем - ушла в отрыв, простите!
Вишенкой на торте - автор продедлайнила, как последняя слоупочина. Текст бетился со скоростью света в режиме "дедлайн был вчера расрас". Поэтому тапки за все ошибки - автору, бете только печеньки, чай и молоко за вредное производство.

Дождь начался еще днем. Серое лондонское небо сыпалось сверху на город сначала холодной моросью, потом поднялся ветер, и полило сильнее. К ночи дождь превратился в ливень, ветер завывал и бросал в окна воду, будто стекла то и дело поливали из ведра.

Персиваль сидел в кресле у камина и пил. В отличие от большинства коллег, он не любил виски – крепкая, горькая дрянь, от которой наутро гудит голова. В его баре полки были уставлены вермутом и ликерами. И только Рокси смотрела на них с вожделением, Персиваль давно перестал реагировать на подколки о «выпивке для девиц».

Впрочем, виски он всегда держал для особого гостя. Традиция эта осталась, хотя гость погиб в горах Аргентины. И Персиваль пил за него.

В такую ночь, ненастную, темную, злую, должно было что-то случиться. В вое ветра, в раскатах грома, в тревожных отсветах молнии и в изломанно гнущихся ветвях деревьев в саду – во всем вокруг Персиваля чувствовалась беда. И ожидание ее лилось в горло вместе с проклятым виски.

Персиваль ждал. Он бы не смог признаться, но он ждал и надеялся. И вся ночь, с ее холодом и непогодой, питали его надежду, бессмысленную, но заменившую ему внутренний стержень.

В полночь в заднюю дверь постучали. Выход в сад, неприметный и надежно укрытый живой изгородью, был их любимым. Персиваль с детства тяготел к уединению, и когда дом перешел ему по наследству, распорядился сделать свой кабинет ближе к саду, ближе к двери и возможности незаметно уйти.

Много позже ведущую в сад дверь полюбил гость. Он являлся невидимым и надежно укрытым в глубоких тенях. Он умел быть незаметным и открывал дверь своим ключом, хотя мог бы воспользоваться отмычкой. Но Персивалю хотелось, чтобы у него был ключ.

Десять месяцев назад гость перестал приходить.

Но в полночь в дверь, ведущую в сад, постучали.

Когда Персиваль подошел к двери, его оглушило громом. Ветер бросился в дом, стоило отворить замок, он с силой ударил о дверь, распахнул ее, намел внутрь холодного мокрого крошева и пробрал до самых костей. Он полетел дальше, выстуживая старый дом, а Персиваль остался стоять, глядя на гостя.

- Здравствуй, Джеймс, - спокойно и ровно поприветствовал он, будто за порогом стоял его старый друг, а не некто с лицом мертвеца.

- Здравствуй, Норман, - протянул некто голосом Джеймса. – Вижу, ты ждал меня.

Гость приподнял брови, глядя на пистолет в руке Персиваля. Глаза его смеялись, рот кривила улыбка. За спиной у него вспыхнула молния, на мгновение выбелил сад и двор и укутав гостя саваном темноты.

- Я всегда тебя жду, - Персиваль выставил руку с оружием перед собой, но так, чтобы дуло не пересекло порог. – Зачем ты пришел?

- За тобой, - гость беспомощно улыбнулся, разводя руками. Живым он умел вести себя будто шут, не теряя величия. Гордость накрепко въелась в его осанку, уверенность в себе не скрывали стекла очков. В посмертии Джеймс остался таким же. – Не впускай меня, Норман.

Снова бухнул и заложил уши раскат грома. Персиваль долго смотрел на гостя, на его потемневший от влаги костюм и текущую по лицу воду. Джеймс выглядел мертвым: серым, чужим и чуждым. И чутье Персиваля кричало – вот же она, беда.

- Заходи, - Персиваль опустил пистолет, развернулся спиной к гостю и пошел обратно в свой кабинет.

Холод и пристальный взгляд впивались ему в лопатки. Ветер гулял по дому, будто стал в нем хозяином. Персиваль слышал, как за его спиной скрипнула, закрываясь, дверь. Потянулась, все приближаясь, цепочка мокрых следов на паркете. Без шума и спеха Джеймс шел за ним.

В кабинете было теплее. От огня по всей комнате расходилось живое тепло. Персиваль окунулся в него, глубоко вдохнул, согреваясь им изнутри, будто бы в теплом коконе, ленно повел плечами, сбрасывая оцепенение. Джеймс остановился за дверью.

- Я впустил тебя в дом, - Персивал подошел к огню, положил на каминную полку свой «глок» и замер. – Ты можешь войти в любую комнату.

- И забрать любого, кто сейчас в доме, - Джеймс был задумчив и насторожен.

- Я приобрел привычку отпускать на ночь слуг. А Роксана теперь живет в другом месте, - Персиваль потянулся к огню. Перед ним танцевало, металось пламя. Оно дрожало, будто бы в страхе, и беспокойно стреляло искрами. А за спиной разливался, вползал в его кабинет холод. – Я рекомендовал ее. И девочка не подвела.

- Малышка всегда была умницей, - голос Джеймса раздался ближе, он подбирался к спине Персиваля, как хищник, бесшумно и осторожно.

- «Ланселот» теперь ее позывной.

Огонь умирал и боролся за жизнь в полном поленьев камине. Жар отступал. Кончики пальцев у Персиваля замерзли, под домашним костюмом кожу кусала прохлада. Еще терпимо, но все человеческое, живое, весь огонь, что теплился внутри Персиваля – противилось. Его тело и разум, инстинкты и интуиция, полевой опыт – все говорило, что за спиной его смерть. А Персиваль оставался стоять.

- Если я заберу тебя, ты вернешься за ней, - Джеймс был совсем близко, если бы он протянул руку, мог бы коснуться Персиваля, мог ударить его по затылку, мог накинуться и удушить. Но вместо этого Джеймс говорил. – Это сильнее разума. И сильнее воли. Там, за чертой, есть только холод и тьма. Их, Норман, можно принять, перестать тяготиться ими. Там можно заснуть или бродить без цели. Там под ноги стелется вечность и время не властно ее отнять. Но там душу сжирает жажда. И поверь, нет возможности удержать себя. Жажда заставит идти к тем, кто дорог, и увести их за грань.

- Иногда ты такой тугодум, - Персиваль натянуто улыбнулся. Выражать эмоции ему всегда было сложно. На работе, подбрасывая цели фальшивки, он играл масками, превращал свое не пригодное к широким улыбкам лицо в инструмент и мог изобразить многое. Только с Джеймсом маски никогда не работали: трескались и слетали, оставляя Персиваля неловким и обнаженным. – Я дал Роксане все, что было в моих силах. После смерти ее родителей я воспитал ее и оплатил школу. Знания девочка впитывала сама. Я привел ее в Кингсмен, но место за столом она выгрызла своими зубами. Я дал ей старт. Дальше она идет сама. Я уже отпустил Роксану.

Разговоры о важном всегда были его слабой стороной. С Джеймсом можно было молчать, он понимал сам и выдергивал Персиваля, сносил его внутренние барьеры и стены, не человек, торнадо. Но иногда Джеймсу было необходимо услышать, и Персиваль заставлял себя говорить.

- Норман, - Джеймс наконец приблизился. От него тянуло могилой, холод был страшным, едва ли переносимым. Огонь в камине яростно зашипел. От поленьев стал подниматься белый густой пар, как если бы они были сырыми. А Персиваль слушал голос, и все внутри у него переворачивалось, сжималось и сладко болело от нежности в шепоте Джеймса. – Норман, я же тебя погублю. Прогони меня, ты еще можешь.

- Нет. Я принял тебя, - слова застревали в горле, воздух жег легкие, но Персиваль говорил. И с каждым звуком ему становилось сложнее, больнее и лучше. Будто Персиваль отдирал от поджившей раны бинты. – Я тебя каждый проклятый день ждал.

Персиваль замолчал. Признание жгло ему губы, стояло комом поперек горла. Но от того, что он смог, сказал, стало легко. Его окутало, завернуло в посмертный холод, уже не жгучий, но ласковый, будто мать. А шею сзади обожгло поцелуем.

Персиваль вздрогнул, но подался назад, к хорошо знакомому, невыносимо нужному прикосновению. К объятиям Джеймса. К пропитавшейся влагой ткани. И к головокружительной, ясной мысли – он умирает, сейчас.

Огонь в камине вспыхнул отчаянно, ярко. Языки пламени взметнулись вверх, потянулись облизать рыжими языками чугун решетки, но сгинули раньше. Пар затянул камин и повалил в комнату, обдавая Персиваля последними искрами жизни, тепла и обжигая Джеймса. Но тот держал Персиваля крепко и нежно, не как убийца, мертвец – как любовник. И с каждой судорогой отдающего жизнь тела его руки казались теплее.

Пар быстро рассеивался, уступая тяжелой сырости. Совсем скоро обнажился черный, погасший камин. Угли уже не тлели, маслянисто блестела сажа. Персиваль затихал. Его сердце билось все медленнее, обрывались неглубокие вдохи, агония отступала. В момент, когда Персиваль совсем не смог втянуть в легкие воздух, колени ослабли и подогнулись, но Джеймс его удержал.

И Джеймс держал его, осторожно целуя в шею. Каждый раз он касался все мягче, будто пытался утешить, не причинять боли. Он шептал что-то глупое и влюбленное, пока глаза Персиваля затягивало мутной пленкой. Он клялся, что скоро все кончится, когда стало невозможно пошевелиться и холод сжимал тело Персиваля тисками. Он обещал, что в их вечности будет счастье, когда разум Персиваля разорвало мгновением первобытного ужаса смерти. И он замолчал в миг, когда все прошло.

- Я в порядке, - просипел Персиваль, пробуя шевелиться. Ему было странно. Тело осталось его - знакомым, привычным, изученным – но изменилось. Движения отзывались иначе. Истерся, забылся холод. Объятия Джеймса снова стали привычными и родными. – Отпусти, пожалуйста, я хочу посмотреть на тебя.

- Еще насмотришься, обопрись о каминную полку, - Джеймс подтолкнул его к каменной кладке, прижался сзади сильнее. – Как я скучал по тебе, Норман. Как же скучал.

Персиваль попытался фыркнуть, но подавился воздухом. Тот теперь был не нужен и ощущался чужим, инородным. Надо было учиться, понять, как теперь пользоваться своим телом, но Персиваль ничего не успел. Руки Джеймса пришли в движение, начали гладить бока, забираться под отвороты халата. Они не казались теплыми, но прикосновения ощущались остро, чарующе и прекрасно.

- Тебя и смерть не исправила, похотливый мерзавец, - Персиваль смог хохотнуть. Джейм, уже не стесняясь, посасывал ему мочку уха, налегал на спину, терся о ягодицы. – Не думал, что у мертвецов бывает эрекция.

- У нас с тобой будет, - Джеймс добрался до его штанов, быстро расправился с ремнем, пуговицей и молнией. – И эрекция, и любовь, и секс. Смерть тебя не испортила. Ты такой же красивый.

Персиваль застонал. Ладонь Джеймса гладила его через ткань трусов, пальцы сжимались у основания члена. Нетерпеливо, быстро и жадно. Как бывало всегда после долгих разлук и миссий. Джеймс начал кусать ему шею, ущипнул за сосок. И Персиваля скрутило. Удовольствие накатило мгновенно и сильно, заставило окаменеть мышцы, замереть в немом крике. Зрение снова размылось, краски потускнели и вдруг ударили ядовитой яркостью. Персиваль крупно вздрогнул, потом еще раз, еще и еще.

Руку Джеймса забрызгало семя. Водянистые капли упали вниз на ковер. Попало и на камин. Персиваль бы смутился, сгорел со стыда, как в первые месяцы связи с Джеймсом, но за годы успел привыкнуть, распробовал вкус поцелуев и отличного секса. Едва придя в себя, он оттолкнулся от полки, развернулся в руках Джеймса и впился в его рот злым поцелуем.

Вкус был другой, не до конца знакомый, но Персивалю понравился. Он укусил Джеймса за нижнюю губу, притянул еще ближе, ухватил за шею. Другой рукой повел вниз, нащупал ширинку.

Джеймс не помогал ему, лишь отвечал послушно, гладил спину и плечи, вздрагивал, стоило Персивалю обхватить его член рукой и начать дрочить. Джеймс улыбался, сносил жалящие поцелуи, давал вести. Сорвался он, только кончая – сграбастал Персиваля, сдавил, будто хотел сломать, и укусил в ответ, сильно, но не до крови.

- Нам нужно идти, - Персиваль заговорил первым. Когда хватка Джеймса ослабла и примитивное, глубинное удовлетворение слегка отпустило, Персиваль постарался освободиться. – Я хочу переодеться. И мы пойдем.

Старый дом все еще был живым. А Персиваль – нет. Знакомые с детства стены, любимое кресло, камин, ковер – все стало чужим, неуютным. Ему захотелось уйти. Персиваль посмотрел на Джеймса, впервые за вечер разглядел еле заметный шрам, делящий его лицо, шею и дальше вниз на две половины – печать смерти. Потрогал пальцами, начиная от высокого лба и до припухших от поцелуев губ. Он не жалел.

- Кто займет твое место? – Джеймс ждал его у дверей гардеробной, стоял, облокотившись плечом о косяк, и бессовестно наблюдал. – Тебя это волнует?

- Галахад привел перспективного юношу. Он не стал Ланселотом, но это к лучшему. Мой позывной больше ему подойдет, - Норман оправил пиджак, манжеты, посмотрел в зеркало еще раз.

Любимый костюм сидел так же, как если бы он был жив. Запонки не прожигали металлом. Но под ногами, там, где Норман стоял каких-то пять-десять минут, появилась черная плесень.

Такой же след остался на дверном косяке и отметил каждый шаг мертвецов на паркете. Из кабинета, где они провели больше времени, тянуло гниющим деревом и немного - болотной тиной. Дом заражался смертью. И пока он не стал гиблым, следовало уйти.

- Веди меня, - скомандовал Норман, глядя в глаза Джеймсу. – Я готов уходить.


Дождь не утих. Косые струи били листву и траву. Гром расходился сердитыми раскатами. Молния освещала буйство стихии. Ночь перевалила за середину, было темнее всего.

Джеймс первый вышел из дома. Дождь в считанные секунды промочил его от макушки до носков броугов. Но его прямая спина стала для Нормана маяком. Опять налетел ветер. Теперь он дул из глубины дома и гнал их вон. Норман позволил себе немного позлить его и, наконец, ступил за порог.

Он вымок в мгновение ока, по волосам и лицу потекла вода. Но теперь он не чувствовал холод, а темнота впереди казалась давней знакомой. Норман нагнал Джеймса, и они пошли в ногу, как любили идти при жизни. И невзначай соприкасались руками.